03.10.2012 в 00:26
Пишет Шервудский лис:Бесконечно прекрасное и знакомое.
Автор "дети уходят из города", кстати )
...
Ты ошибся, сочтя её просто одной из многих.
Думал "пару недель поживу -- поминай, как звали".
На её стороне бетонные злые боги.
На её стороне мегатонны стекла и стали.
Ни по мокрым трассам, ни по грязным дворам промзоны,
Ни в вокзальной толпе, к глазам поднимая ворот,
Не уйдёшь от неё. Так и будешь всю жизнь пронзённый
Черной стрелкою указателя "выход в город".
Будешь рожи корчить, прыгать на задних лапах,
Будешь строчкой вилять, огорчаясь, что нет хвоста.
"Я такой хороший! Не страшно, что весь в заплатах.
Погляди, Москва! Я умею ещё и так."
И она тебя за твои стишки и ужимки,
Улыбнувшись даже, а не скривившись, вроде,
Замыканьем цепи, распрямленьем одной пружинки --
Милостиво. Запечатает в переходе.
---
Бывает, просыпаешься поутру:
пафосный, хмурый, смотришь с тоской в окно.
Что бы сказал сейчас твой ушедший друг?
Не всё ли равно?
Ты заметил? Они давно сжимают кольцо.
Скоро, должно быть, уйдёшь к ним сам.
У меня в плеере полно мертвецов:
их музыка, их голоса.
Это не страшно, выдохни, оглянись.
Даже забавно, эдакая игра:
мертвые говорят из книжных страниц,
из старых телепрограмм.
Мертвые в каждом доме, в любой толпе,
На улицах, на плакатах, в старых газетах.
Я, например, не знаю, где я теперь,
Когда ты читаешь это.
---
Дети уходят из города
к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма.
Будто всегда не хватало колючек и кочек им,
дети крадутся оврагами,
прут сквозь лес,
пишут родителям письма кошмарным почерком
на промокашках, вымазанных в земле.
Пишет Виталик:
«Ваши манипуляции,
ваши амбиции, акции напоказ
можете сунуть в...
я решил податься
в вольные пастухи.
Не вернусь. Пока».
Пишет Кристина:
«Сами учитесь пакостям,
сами играйте в свой сериальный мир.
Стану гадалкой, ведьмой, буду шептать костям
тайны чужие, травы в котле томить».
Пишет Вадим:
«Сами любуйтесь закатом
с мостиков города.
Я же уйду за борт.
Буду бродячим уличным музыкантом.
Нашел учителя флейты:
играет, как бог».
Взрослые
дорожат бетонными сотами,
бредят дедлайнами, спят, считают рубли.
Дети уходят из города.
В марте.
Сотнями.
Ни одного сбежавшего
не нашли.
---
Здесь и первый снег пропитан грязью,
Будто бы весь год лежал на складе.
Судьбы, видно, пишут сложной вязью,
И, похоже - редкостные бляди.
Сетуя на жизнь свою холопью,
На детей, на качество товаров,
Дворник облаков упавших хлопья,
Соскребает с грязных тротуаров.
Мы - уже ушли. Уже - не стали.
Что грустить? Все города - похожи.
Смыть бы смог с озябших магистралей
И истаять под ноги прохожим.
Только мне уже не отвертеться.
Так-то вот оно - ушами хлопать.
Я держу в руках чужое сердце -
На ладонях остаётся копоть
---
Когда-нибудь, после воплей, соплей и паники,
После юности, зрелости... что там ещё за ней?
Я привыкну, усохну, осяду и стану паинькой,
Я пойму всё на свете и поеду в гости ко мне.
Я скажу мне с издевкой, что все мои откровения
С высоты моих лет -- просто плюнуть и растереть,
Впрочем, тут же добавлю я, это в рамках моего понимания:
Мне бы моего нынешнего необъятного опыта хотя бы треть...
А я буду думать, что если будущее такое, то значит и нет его,
Но в то же время возьму себя в руки, скажу мне: "Смотри, смотри:
Это даже хуже, чем забыть меня семилетнего,
Это как сделать аборт носящей меня матери".
Я, тем временем, буду учить, говорить, изливаться патокой,
Смотреть снисходительно, разрешительно, гордо.
А потом я повалю меня, постаревшего, на лопатки
И с молодецким задором начищу мне морду.
---
С экрана неспешно сползает стартовый титр.
Теперь в кадре улица, скоро включат луну.
Добро пожаловать, дети, у нас здесь тир:
Нас будут отстреливать раз в пятнадцать минут.
Я делаю первый шаг, маршрут мне знаком.
"Идти нужно медленно, медленно, не забудь..."
Минут через десять я буду лежать ничком
В фигурной меловой обводке, с дырой во лбу.
Так хочется убежать и махнуть на юг.
Вторая неделя проката: вторник, среда...
В анонсе написано "триллер", и я встаю
К убийце спиной, начинаю покорно ждать.
Секунды текут в мучительной тишине,
Шаги и стук сердца не стали включать в саундтрек.
Неважно. Я чую спиной, и сегодня мне
Удастся отметиться в этой дурной игре.
Я делаю выпад,
скалясь,
смеясь,
рыча,
Выбрасываю
заточку
из рукава.
Испуганный техработник жмёт на рычаг,
И лунный диск вдруг делается кровав.
Прощаюсь с противником.
Молча смотрю в его
Стремительно стекленеющие глаза.
Беру сигареты, бумажник, кастет и ствол,
Кромсаю экран и с треском врываюсь в зал.
Всё замерло. Меж рядами за литром литр
Течет ледяная, медово-густая жуть.
В анонсе написано "триллер", вы все пришли
За триллером.
Я вам его покажу.
---
Он сдаёт свой сценарий в срок и идёт домой напиваться.
Фильм заявлен к апрелю, а пока можно съездить в Ниццу,
Взять жену и детей, искупаться, преобразиться.
Текст хорош, он уже предвкушает премии, интервью, овации,
Сиквел, приторно улыбающиеся лица.
А пока – надраться,
Просто взять и надраться.
В полночь в спальню начнут стекаться
Им придуманные уродцы.
Он твердит: «Это всё мне снится».
Он четвёртый год глотает пилюли и порошки.
Врач ему говорит: «Поезжай в деревню, пить кефир, полоть сорняки».
Врач ему говорит: «Всё пройдёт, просто ты устал и раскис».
Врач не видит, как лезут в щели ковыляющие полки:
Говорящие куклы, букашки, сросшиеся зверьки,
Мертвецы, бытовая техника, склянки и пузырьки,
Сумасшедшие бабки, бритвенные станки...
Он глядит, размышляет: "С меня хватит"
Шепчет: "Радуйся, гад, ты за них в ответе.
Ведь тебе как раз за такое платят.
За саднящую эту твою подкожность,
За гнетущую холодность и кромешность,
За твою интрижность и персонажность,
Многослойность, многоэтажность,
За твою чертовскую сложность
Платят
За вот эту потную влажность».
Ночью.
Каждый час его подбрасывает с кровати.
Он бормочет, как мантру: «Этот вой за окном -- ветер".
И идёт в соседнюю комнату
Проверить
Дышат ли дети.
Курит в кухне "Честер" жены,
Пьёт из носика мутный чай.
Возвращается.
Засыпает.
Ещё на час.
---
Они живут в трехкомнатной ленинградке,
их окна выходят на Питер и Ленинград.
Отец уходит на службу,
всегда к девяти утра,
хотя и без этого дома всего в достатке.
Она наливает ему холодного кваса.
Готовит супы, стирает,
поливает фиалки.
Близняшки Таня и Тоня играют в классы,
носятся по двору,
шумно делят скакалку.
Она улыбается:
большие совсем, а все ещё непоседы.
Сегодня приедет Дима, вчера он купил билет.
Должно быть, не помнит уже ни сестер, ни деда.
Не виделись с ним, ну надо же, десять лет!
Он сел в самолёт, они его встретят скоро,
многое нужно узнать, о многом поговорить...
Четвертая комната, для него,
проросла в конце коридора.
Та самая, из старой квартиры,
с видом на стройки
и пустыри.
---
Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта:
ты, говорят, не девочка, а мечта,
коса у тебя густа,
зелены глаза и нежны уста,
приходи, говорят, поболтать.
У нас, говорят, красота,
не то, что у вас там.
А то и вовсе оставайся у нас,
здесь уют, тишина,
земляника, ландыши, белена.
Оставайся, ты нравишься нам.
Я говорю, куда мне... и так полный воз вас тут.
И к тому же, мне рано - малолеток нигде не любят.
Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,
глянь на Оленьку, восемь лет - а уже в клубе.
Я смотрю на Оленьку,
та улыбается мне сквозь ретушь.
Я говорю: "Нет уж!"
И бегу, отбиваясь
от назойливых рук листвы,
к живым.
---
Если кто-нибудь скажет вдруг,
что однажды увидел свою сестру,
дядю, сына, отца, жену
как какую-то игуану;
скажет, что слышит теперь за версту
рептильного сердца стук;
скажет, что дома страшно ему --
я не буду смеяться.
Я всё пойму.
Эта бездна уже смотрела в меня,
нельзя ничего поменять,
от неё не скрыться,
она догонит.
Скажем, прямо сейчас в вагоне:
я -- глухой заколоченный ящик.
Слева мой друг, давно состоящий
сплошь из выбоин и каверн.
Напротив -- оплывший угрюмый зверь
в висящих ошметках кожи, коры ли...
Стайка бабочек: издалека - узоры на крыльях,
синие жилки, ключицы, тонкие пальцы,
вблизи -- хоботки и жвальца.
Ходя по улицам, не заглядывай в лица,
лучше читать, считать ступени, молиться.
Увидел такое раз -- пропал навсегда.
Вокруг ни единого гуманоида.
(Дана Сидерос)
URL записиАвтор "дети уходят из города", кстати )
...
Ты ошибся, сочтя её просто одной из многих.
Думал "пару недель поживу -- поминай, как звали".
На её стороне бетонные злые боги.
На её стороне мегатонны стекла и стали.
Ни по мокрым трассам, ни по грязным дворам промзоны,
Ни в вокзальной толпе, к глазам поднимая ворот,
Не уйдёшь от неё. Так и будешь всю жизнь пронзённый
Черной стрелкою указателя "выход в город".
Будешь рожи корчить, прыгать на задних лапах,
Будешь строчкой вилять, огорчаясь, что нет хвоста.
"Я такой хороший! Не страшно, что весь в заплатах.
Погляди, Москва! Я умею ещё и так."
И она тебя за твои стишки и ужимки,
Улыбнувшись даже, а не скривившись, вроде,
Замыканьем цепи, распрямленьем одной пружинки --
Милостиво. Запечатает в переходе.
---
Бывает, просыпаешься поутру:
пафосный, хмурый, смотришь с тоской в окно.
Что бы сказал сейчас твой ушедший друг?
Не всё ли равно?
Ты заметил? Они давно сжимают кольцо.
Скоро, должно быть, уйдёшь к ним сам.
У меня в плеере полно мертвецов:
их музыка, их голоса.
Это не страшно, выдохни, оглянись.
Даже забавно, эдакая игра:
мертвые говорят из книжных страниц,
из старых телепрограмм.
Мертвые в каждом доме, в любой толпе,
На улицах, на плакатах, в старых газетах.
Я, например, не знаю, где я теперь,
Когда ты читаешь это.
---
Дети уходят из города
к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма.
Будто всегда не хватало колючек и кочек им,
дети крадутся оврагами,
прут сквозь лес,
пишут родителям письма кошмарным почерком
на промокашках, вымазанных в земле.
Пишет Виталик:
«Ваши манипуляции,
ваши амбиции, акции напоказ
можете сунуть в...
я решил податься
в вольные пастухи.
Не вернусь. Пока».
Пишет Кристина:
«Сами учитесь пакостям,
сами играйте в свой сериальный мир.
Стану гадалкой, ведьмой, буду шептать костям
тайны чужие, травы в котле томить».
Пишет Вадим:
«Сами любуйтесь закатом
с мостиков города.
Я же уйду за борт.
Буду бродячим уличным музыкантом.
Нашел учителя флейты:
играет, как бог».
Взрослые
дорожат бетонными сотами,
бредят дедлайнами, спят, считают рубли.
Дети уходят из города.
В марте.
Сотнями.
Ни одного сбежавшего
не нашли.
---
Здесь и первый снег пропитан грязью,
Будто бы весь год лежал на складе.
Судьбы, видно, пишут сложной вязью,
И, похоже - редкостные бляди.
Сетуя на жизнь свою холопью,
На детей, на качество товаров,
Дворник облаков упавших хлопья,
Соскребает с грязных тротуаров.
Мы - уже ушли. Уже - не стали.
Что грустить? Все города - похожи.
Смыть бы смог с озябших магистралей
И истаять под ноги прохожим.
Только мне уже не отвертеться.
Так-то вот оно - ушами хлопать.
Я держу в руках чужое сердце -
На ладонях остаётся копоть
---
Когда-нибудь, после воплей, соплей и паники,
После юности, зрелости... что там ещё за ней?
Я привыкну, усохну, осяду и стану паинькой,
Я пойму всё на свете и поеду в гости ко мне.
Я скажу мне с издевкой, что все мои откровения
С высоты моих лет -- просто плюнуть и растереть,
Впрочем, тут же добавлю я, это в рамках моего понимания:
Мне бы моего нынешнего необъятного опыта хотя бы треть...
А я буду думать, что если будущее такое, то значит и нет его,
Но в то же время возьму себя в руки, скажу мне: "Смотри, смотри:
Это даже хуже, чем забыть меня семилетнего,
Это как сделать аборт носящей меня матери".
Я, тем временем, буду учить, говорить, изливаться патокой,
Смотреть снисходительно, разрешительно, гордо.
А потом я повалю меня, постаревшего, на лопатки
И с молодецким задором начищу мне морду.
---
С экрана неспешно сползает стартовый титр.
Теперь в кадре улица, скоро включат луну.
Добро пожаловать, дети, у нас здесь тир:
Нас будут отстреливать раз в пятнадцать минут.
Я делаю первый шаг, маршрут мне знаком.
"Идти нужно медленно, медленно, не забудь..."
Минут через десять я буду лежать ничком
В фигурной меловой обводке, с дырой во лбу.
Так хочется убежать и махнуть на юг.
Вторая неделя проката: вторник, среда...
В анонсе написано "триллер", и я встаю
К убийце спиной, начинаю покорно ждать.
Секунды текут в мучительной тишине,
Шаги и стук сердца не стали включать в саундтрек.
Неважно. Я чую спиной, и сегодня мне
Удастся отметиться в этой дурной игре.
Я делаю выпад,
скалясь,
смеясь,
рыча,
Выбрасываю
заточку
из рукава.
Испуганный техработник жмёт на рычаг,
И лунный диск вдруг делается кровав.
Прощаюсь с противником.
Молча смотрю в его
Стремительно стекленеющие глаза.
Беру сигареты, бумажник, кастет и ствол,
Кромсаю экран и с треском врываюсь в зал.
Всё замерло. Меж рядами за литром литр
Течет ледяная, медово-густая жуть.
В анонсе написано "триллер", вы все пришли
За триллером.
Я вам его покажу.
---
Он сдаёт свой сценарий в срок и идёт домой напиваться.
Фильм заявлен к апрелю, а пока можно съездить в Ниццу,
Взять жену и детей, искупаться, преобразиться.
Текст хорош, он уже предвкушает премии, интервью, овации,
Сиквел, приторно улыбающиеся лица.
А пока – надраться,
Просто взять и надраться.
В полночь в спальню начнут стекаться
Им придуманные уродцы.
Он твердит: «Это всё мне снится».
Он четвёртый год глотает пилюли и порошки.
Врач ему говорит: «Поезжай в деревню, пить кефир, полоть сорняки».
Врач ему говорит: «Всё пройдёт, просто ты устал и раскис».
Врач не видит, как лезут в щели ковыляющие полки:
Говорящие куклы, букашки, сросшиеся зверьки,
Мертвецы, бытовая техника, склянки и пузырьки,
Сумасшедшие бабки, бритвенные станки...
Он глядит, размышляет: "С меня хватит"
Шепчет: "Радуйся, гад, ты за них в ответе.
Ведь тебе как раз за такое платят.
За саднящую эту твою подкожность,
За гнетущую холодность и кромешность,
За твою интрижность и персонажность,
Многослойность, многоэтажность,
За твою чертовскую сложность
Платят
За вот эту потную влажность».
Ночью.
Каждый час его подбрасывает с кровати.
Он бормочет, как мантру: «Этот вой за окном -- ветер".
И идёт в соседнюю комнату
Проверить
Дышат ли дети.
Курит в кухне "Честер" жены,
Пьёт из носика мутный чай.
Возвращается.
Засыпает.
Ещё на час.
---
Они живут в трехкомнатной ленинградке,
их окна выходят на Питер и Ленинград.
Отец уходит на службу,
всегда к девяти утра,
хотя и без этого дома всего в достатке.
Она наливает ему холодного кваса.
Готовит супы, стирает,
поливает фиалки.
Близняшки Таня и Тоня играют в классы,
носятся по двору,
шумно делят скакалку.
Она улыбается:
большие совсем, а все ещё непоседы.
Сегодня приедет Дима, вчера он купил билет.
Должно быть, не помнит уже ни сестер, ни деда.
Не виделись с ним, ну надо же, десять лет!
Он сел в самолёт, они его встретят скоро,
многое нужно узнать, о многом поговорить...
Четвертая комната, для него,
проросла в конце коридора.
Та самая, из старой квартиры,
с видом на стройки
и пустыри.
---
Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта:
ты, говорят, не девочка, а мечта,
коса у тебя густа,
зелены глаза и нежны уста,
приходи, говорят, поболтать.
У нас, говорят, красота,
не то, что у вас там.
А то и вовсе оставайся у нас,
здесь уют, тишина,
земляника, ландыши, белена.
Оставайся, ты нравишься нам.
Я говорю, куда мне... и так полный воз вас тут.
И к тому же, мне рано - малолеток нигде не любят.
Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,
глянь на Оленьку, восемь лет - а уже в клубе.
Я смотрю на Оленьку,
та улыбается мне сквозь ретушь.
Я говорю: "Нет уж!"
И бегу, отбиваясь
от назойливых рук листвы,
к живым.
---
Если кто-нибудь скажет вдруг,
что однажды увидел свою сестру,
дядю, сына, отца, жену
как какую-то игуану;
скажет, что слышит теперь за версту
рептильного сердца стук;
скажет, что дома страшно ему --
я не буду смеяться.
Я всё пойму.
Эта бездна уже смотрела в меня,
нельзя ничего поменять,
от неё не скрыться,
она догонит.
Скажем, прямо сейчас в вагоне:
я -- глухой заколоченный ящик.
Слева мой друг, давно состоящий
сплошь из выбоин и каверн.
Напротив -- оплывший угрюмый зверь
в висящих ошметках кожи, коры ли...
Стайка бабочек: издалека - узоры на крыльях,
синие жилки, ключицы, тонкие пальцы,
вблизи -- хоботки и жвальца.
Ходя по улицам, не заглядывай в лица,
лучше читать, считать ступени, молиться.
Увидел такое раз -- пропал навсегда.
Вокруг ни единого гуманоида.
(Дана Сидерос)